Правила жизни
Сергей Довлатов
Писатель, умер 24 августа 1990 года в возрасте 48 лет в Нью-Йорке
“ Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И, наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого ”
МОЯ ПРОФЕССИЯ — быть русским автором.
Я РОДИЛСЯ В НЕ ОЧЕНЬ-ТО ДРУЖНОЙ СЕМЬЕ. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину.
Я ДОЛГО ДУМАЛ, как можно сформулировать мою национальную принадлежность, и решил, что я русский по профессии.
ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ Я РАССКАЗЫВАЮ ИСТОРИИ, которые я либо где-то слышал, либо выдумал, либо преобразил.
Я ОХРАНЯЛ КАКУЮ-ТО БАРЖУ НА НЕВЕ, вмерзшую в лед. Она не представляла вообще никакой ценности, кажется, с нее уже все было украдено, что можно было украсть. Но круглосуточно три человека — двое остальных были с высшим образованием — ее охраняли.
МЕНЯ НЕ ПЕЧАТАЛИ. Я не мог зарабатывать литературным трудом. Я стал психом, стал очень пьющим. Меня окружали такие же спившиеся непризнанные гении. Но куда бы я ни приносил свои рассказы, я всю свою жизнь слышал только комплименты. Никогда никто не выразил сомнения в моем праве заниматься литературным трудом.
Я НЕ ЖАЛЕЮ О ПЕРЕЖИТОЙ БЕДНОСТИ. Если верить Хемингуэю, бедность — незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. Любопытно, что Хемингуэй это понял, как только разбогател.
Я УЕХАЛ, чтобы стать писателем.
ЕДИНСТВЕННАЯ СТРАНА НА ЗЕМНОМ ШАРЕ, где человек непонятного происхождения, владеющий восточноевропейским языком, будет чувствовать себя естественно, — это Америка.
КОГДА Я ЖИЛ В ЛЕНИНГРАДЕ, я читал либо «тамиздат», либо переводных авторов. И когда в каком-то американском романе было описано, как герой зашел в бар, бросил на цинковую стойку полдоллара и заказал двойной мартини, это казалось таким настоящим, подлинным... прямо Шекспир!
СЕЙЧАС В ЭМИГРАЦИИ ЛЮБЯТ ГОВОРИТЬ О ПЕРЕЖИТЫХ СТРАДАНИЯХ. Меня никто не выкидывал, не вытеснял, не высылал. Просто сама жизнь так сложилась. В наручниках меня никто не заставлял туда ехать — просто посоветовали.
ТРАДИЦИОННЫЙ ЭМИГРАНТСКИЙ ВАРИАНТ В ТУ ПОРУ — жена работает, а муж, лежа на диване, разглагольствует в манере Лоханкина, строит планы и задумывается о судьбах демократии. Что я и проделывал в течение нескольких месяцев.
В АМЕРИКЕ Я ТАК И НЕ СТАЛ богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски.
Я ЧЕЛОВЕК СЛАБЫЙ, и стойкий диссидент из меня вряд ли получится.
МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЮТ ФАКТЫ, я путаю, много вру, я не скрупулезный, не энергичный, короче— не журналист. Хотя всю жизнь зарабатывал именно этим. И, оказавшись в эмиграции, я для себя выработал жанр. Поскольку я не знал американской жизни, плохо знал американскую прессу, не следил за американским искусством, я внедрил такой жанр, который в России называется «Взгляд и нечто». Довлатов разглагольствует о чем придется.
В РОССИИ УСПЕХ — ПОНЯТИЕ ОДНОЗНАЧНОЕ. Оно включает в себя деньги, славу, комфорт, известность, положительную прессу, репутацию порядочного человека и т. д. В Америке успехов может быть десять, двенадцать, пятнадцать. Есть рыночный успех, есть успех у университетской профессуры, есть успех у критиков, есть успех у простонародья. Мой случай по-английски называется «критикал эклэйм» — замечен критикой.
ИСПОКОН ВЕКА В РОССИИ не техника и не торговля стояли в центре народного сознания, и даже не религия, а литература.
Я НЕ УВЕРЕН, ЧТО СЧИТАЮ СЕБЯ ПИСАТЕЛЕМ. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьезными проблемами — он пишет о том, во имя чего живут люди, как должны жить люди. А рассказчик пишет о том, как живут люди.
ЕСТЬ ЛЮДИ, У КОТОРЫХ РАЗНИЦА МЕЖДУ ХАЛТУРОЙ И ЛИЧНЫМ ТВОРЧЕСТВОМ не так заметна. А у меня, видимо, какие-то другие разделы мозга этим заняты. Если я делаю что-то заказное, пишу не от души, то это очевидно плохо.
НИ ОДИН ЛИТЕРАТОР НЕ ОСТАВИЛ добровольно своих творческих занятий. Среди технической интеллигенции дезертиров сколько угодно, но среди писателей их почти нет.
СЕЙЧАС Я СТАЛ УЖЕ НЕМОЛОДОЙ, И ВЫЯСНИЛОСЬ, что ни Льва Толстого, ни Фолкнера из меня не вышло, хотя все, что я пишу, публикуется. И на передний план выдвинулись какие-то странные вещи: выяснилось, что у меня семья, что брак — это не просто факт, это процесс. Выяснилось, что дети — это не капиталовложение, не объект для твоих сентенций и не приниженные существа, которых ты почему-то должен воспитывать, будучи, сам черт знает кем, а что это какие-то божьи создания, от которых ты зависишь, которые тебя критикуют и с которыми ты любой ценой должен сохранить нормальные человеческие отношения. Это оказалось самым важным.
ИРОНИЯ — ЛЮБИМОЕ, А ГЛАВНОЕ, ЕДИНСТВЕННОЕ ОРУЖИЕ беззащитных.
ИЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ДОБИЛСЯ НЕСОМНЕННОГО УСПЕХА один Иосиф Бродский. Остальные, как правило, врут.
РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ ЗА ГРАНИЦЕЙ очень редко переходили на иностранную тематику. Даже у Набокова, заметьте, русские персонажи — живые, а иностранцы — условно-декоративные. Единственная живая иностранка у него — Лолита, но и она по характеру — типично русская барышня.
Я ПОНЯЛ, ЧТО НИКОГДА НЕ БУДУ ПИСАТЬ ОБ АМЕРИКЕ, никогда не перейду на английский язык.
ТРИ ВЕЩИ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ ЖЕНЩИНА ДЛЯ РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И, наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого.
ЖИЗНЬ КОРОТКА. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой.
Я ЛИЧНО ПИШУ ДЛЯ СВОИХ ДЕТЕЙ, чтобы они после моей смерти все это прочитали и поняли, какой у них был золотой папаша, и вот тогда, наконец, запоздалые слезы раскаяния хлынут из их бесстыжих американских глаз!
